Письмо заключенного №244
Мой адвокат говорит, что теперь люди знают мое имя. Что ж, это лучше, чем быть просто номером. Последние 18 лет в Гуантанамо я провел как ISN 244. Теперь о моей жизни есть статья, и кто-то ведет обо мне подкаст — «Другой Латиф». Конечно, его записывают без меня. Я не имею права даже услышать собственную историю.
Три года назад комиссия шести федеральных разведывательных служб, охраняющих Соединенные Штаты, единогласно признала, что меня можно освободить. Они пришли к выводу, что я «не представляю угрозы для Америки и ее союзников», — я говорил об этом с самого начала. Но прежде чем меня успели отправить домой, Дональд Трамп выиграл выборы, пообещав «никого не выпускать из Гуантанамо».
Мне было тяжелее всего в первые месяцы. Раньше я переживал другое — глубочайшее одиночество в одиночной камере, в которой провел годы; ужас голодовки и унижение принудительной кормежки. Но оказалось, что больнее всего — знать, что твоя свобода всецело зависит от одного человека и что этот человек не отпустит тебя никогда.
После того как Трамп стал президентом, я потерял способность спать и есть. Все, что я мог, — это плакать. Впервые в жизни я ненавидел себя; весь мир казался мне отвратительным. Я не хотел никого и ничего видеть. Чуть не сошел с ума.
Три месяца я не мог заснуть по ночам и начал спать только после того, как прочел книгу о Наполеоне — на Эльбе, в изгнании, он тоже страдал от бессонницы и завел небольшой сад, он работал там, пока не начинал засыпать на ходу.
Я делаю примерно так же. Я тренируюсь, читаю и занимаюсь языком, пока не измотаю себя окончательно.
Кроме борьбы с бессонницей это и способ сопротивления: я ничего не могу поделать со своим заключением, но могу, по крайней мере, занять себя и держать себя в форме. В тюрьме каждый день сталкиваешься со множеством мелких и бессмысленных несправедливостей, существующих только для того, чтобы поддерживать враждебность между тюремщиками и заключенными. Многие пленники перестают следить за собой, чтобы не продлевать страдания. Но я отказываюсь сдаваться.
Мне очень помогло чтение. За последние годы я многое узнал о других культурах. Когда читаешь, погружаешься в чужой ум и будто начинаешь мыслить заново. Часть этих мыслей потом неизбежно остается с тобой.
Еще книги позволяют мне пережить все, что я потерял. Мне нравится читать о любви, об отношениях между людьми, о морали. Мне столько всего недоступно, но в книгах возможности бесконечны. Я ужасно скучаю по родным и жалею, что не могу завести собственную семью. Но, по крайней мере, меня утешают книги.
Из общения с другими заключенными я стараюсь вынести как можно больше — в конце концов, у нас с ними никого нет. Особенно я люблю беседовать с Сайфуллой Парача, самым старым заключенным Гуантанамо. Выходные мы проводим во дворе тюрьмы за чашкой растворимого кофе.
Однажды утром, когда все остальные еще спали, он заметил: «Ну и зрелище — двое сумасшедших гуляют по пустому тюремному двору!» Что нам остается? Только смеяться.
Как моя жизнь выглядит со стороны? Что думают люди, когда слышат мою историю по радио? Даже президент Трамп однажды сказал, что тратить в год по 13 миллионов долларов, в которые обходится американскому государству каждый заключенный Гуантанамо, — безумие. Я просто одинокий марокканец, которым давно перестали интересоваться спецслужбы. Так что мешает Трампу послушать собственного совета и отпустить меня домой?
Отобрать свободу, отнять даже право на суд, не оставить ничего, кроме отчаяния, — разве это не нарушение всех возможных прав человека? Пусть читатели вспомнят об этом, когда узнают обо мне — о человеке, запертом в истории, которую он не может даже прочесть, в ожидании счастливой концовки, которая так и не наступила. ¦
